Чужие судьбы проносятся рядом с тобой, словно тени, лишь слегка задевая своими крыльями твою собственную. Они лишь касаются пером и возникает ощущение щекотки, но не более. Некоторые из них пестрые и яркие, они светятся благополучием и удачей, другие же черные и жгучие, прожженные до самых костей - как раз эти больше похожи на твою жизнь. Порой, яркие судьбы зовут к себе, но разве это твой путь? Да и кому нужна разбитая птица?
Старина Доу наблюдал за танцем деревянной куклы, которую профессионально вел кукловод. Одно движение за другим, никаких эмоций на замершем лице. Прыжок, ещё один, арабеск. Тонкие руки тянутся к солнечному свету. По сути, это всего лишь тусклый свет лампочки. Смешно, но за несколько лет денег так и не нашлось на хоть какой-нибудь плафон... Поворот, ещё один, батман-тандю жете.
Закрыл глаза лишь на мгновение, мелькнули старые воспоминания. Словно искорки, когда поджигаешь костер. И тьма озаряется теплым свечением.
Воспоминания Доу всегда закреплялись одним моментом, одной замершей картинкой, словно фотография, которой никогда не было. Когда он думал о бабушке, то первым делом видел ее бледную руку на белом столе кухни, которая накрывала его руку, а потом, следом, догонял ее голос "моя красавица, ты такая красивая, но такая бледная... как бледная поганка, будешь сливочную помадку или жаренный хлеб?". Сразу после этого он видел свою руку на ее бессильной руке, смотрел в пустые глаза, после очередного инсульта, и повторял "красавица ты моя, очень красивая. Я так люблю тебя...", гладил ее по волосам, рассеянно улыбаясь. А она улыбалась в ответ. Много ли понимала? Не знаю, но точно была благодарна за эти слова.
Вспоминая дедушку, Доу не думал о той безжизненной маске, которая застыла на его лице после смерти жены. Словно все силы разом покинули его и он больше не хотел жить без своей Галы. Иногда мне кажется, что он сам убил себя, повторив смерть своего отца, но никто не скажет точной причины. Но это случилось в том же месте и, что удивительно, очень похоже.
Нет, думая о своем самом близком и родном человеке, перед взором Доу представал асфальт, разделенный на квадраты, между которыми прорывалась зелень. Именно тот день стал ключевым в голове у галки. Он поднял голову от этого серого квадрата и всмотрелся в самолёты, которые пускали на этой площадке. Это были разные устройства, пролетающие с невероятной скоростью мимо них. Дедушка восхищался ими, а галка восхищался листочками, разрушающие асфальт под ногами.
Другое воспоминание - его спина. Он всегда шел впереди, проходя сложные скалистые тропинки, тебе всегда было страшно спускаться. Иногда часть тропинки и вовсе уходила из под ног, а высота была такая, что можно было превратиться в блинчик, разбившись об острые камни. Каждый раз было страшно и каждый раз ты храбрился, не показывая своего ужаса. Все для того, чтобы дедушка тобой гордился. Это был их высокий берег, дом их сердца, их Анапа. Там, где утром и вечером они пили сладкий чай с лимоном, а он рассказывал интересные истории. Там, где маленькие босые ножки утопали в песке, а руки были перемазаны в мазуте, а он рассказывал сказки про Нильса. Там, где ты разбивал свои крылья о валуны, когда высокая волна прибивала тебя к ним. Ноги в кровь, все тело в синяках. Но для тебя это было испытание силы и отваги, ты гордился каждым ушибом, в то время, как дедушка сурово смотрел на все это безобразие и волновался, хоть и не говорил об этом. Любой неудачный удар мог заставить потерять сознание и ты утонул бы, но каждый раз ты не давал морю победить тебя.
По сути, каждый приезд на авиашоу в раннем и подростковом возрасте - это было целое страдание для Доу. Огромная толпа людей, поездка на электричке, ещё одна длинная очередь к полю. Много часов, чтобы хотя бы оказаться внутри, а потом ещё больше под палящим солнцем, под открытым небом. Да, тебя всегда завораживал рев истребителей. Такой, что внутри все вибрировало. Но это было сложно. Ещё одно фото - воспоминание - бутерброды, спрятанные в фольгу и термос с чаем. Это был обязательный набор на каждый поход. Дедушка всегда думал и заботился об окружающих. Тогда я отмахивался от этого, а сейчас отдал бы практически все, чтобы ещё раз взять у него этот сухой паек, хоть раз втянуть носом аромат мяты из термоса, хоть раз съесть его жаренную картошку, вкуснее которой ты в жизни не ел.
Все важные (для Доу, не для других) моменты фиксируются в его голове, как фотография.
Однажды, даже не сомневайся, ты тоже станешь таким снимком, который останется с этой глупой галкой-вороной до конца жизни.
Старина Доу наблюдал за танцем деревянной куклы, которую профессионально вел кукловод. Одно движение за другим, никаких эмоций на замершем лице. Прыжок, ещё один, арабеск. Тонкие руки тянутся к солнечному свету. По сути, это всего лишь тусклый свет лампочки. Смешно, но за несколько лет денег так и не нашлось на хоть какой-нибудь плафон... Поворот, ещё один, батман-тандю жете.
Закрыл глаза лишь на мгновение, мелькнули старые воспоминания. Словно искорки, когда поджигаешь костер. И тьма озаряется теплым свечением.
Воспоминания Доу всегда закреплялись одним моментом, одной замершей картинкой, словно фотография, которой никогда не было. Когда он думал о бабушке, то первым делом видел ее бледную руку на белом столе кухни, которая накрывала его руку, а потом, следом, догонял ее голос "моя красавица, ты такая красивая, но такая бледная... как бледная поганка, будешь сливочную помадку или жаренный хлеб?". Сразу после этого он видел свою руку на ее бессильной руке, смотрел в пустые глаза, после очередного инсульта, и повторял "красавица ты моя, очень красивая. Я так люблю тебя...", гладил ее по волосам, рассеянно улыбаясь. А она улыбалась в ответ. Много ли понимала? Не знаю, но точно была благодарна за эти слова.
Вспоминая дедушку, Доу не думал о той безжизненной маске, которая застыла на его лице после смерти жены. Словно все силы разом покинули его и он больше не хотел жить без своей Галы. Иногда мне кажется, что он сам убил себя, повторив смерть своего отца, но никто не скажет точной причины. Но это случилось в том же месте и, что удивительно, очень похоже.
Нет, думая о своем самом близком и родном человеке, перед взором Доу представал асфальт, разделенный на квадраты, между которыми прорывалась зелень. Именно тот день стал ключевым в голове у галки. Он поднял голову от этого серого квадрата и всмотрелся в самолёты, которые пускали на этой площадке. Это были разные устройства, пролетающие с невероятной скоростью мимо них. Дедушка восхищался ими, а галка восхищался листочками, разрушающие асфальт под ногами.
Другое воспоминание - его спина. Он всегда шел впереди, проходя сложные скалистые тропинки, тебе всегда было страшно спускаться. Иногда часть тропинки и вовсе уходила из под ног, а высота была такая, что можно было превратиться в блинчик, разбившись об острые камни. Каждый раз было страшно и каждый раз ты храбрился, не показывая своего ужаса. Все для того, чтобы дедушка тобой гордился. Это был их высокий берег, дом их сердца, их Анапа. Там, где утром и вечером они пили сладкий чай с лимоном, а он рассказывал интересные истории. Там, где маленькие босые ножки утопали в песке, а руки были перемазаны в мазуте, а он рассказывал сказки про Нильса. Там, где ты разбивал свои крылья о валуны, когда высокая волна прибивала тебя к ним. Ноги в кровь, все тело в синяках. Но для тебя это было испытание силы и отваги, ты гордился каждым ушибом, в то время, как дедушка сурово смотрел на все это безобразие и волновался, хоть и не говорил об этом. Любой неудачный удар мог заставить потерять сознание и ты утонул бы, но каждый раз ты не давал морю победить тебя.
По сути, каждый приезд на авиашоу в раннем и подростковом возрасте - это было целое страдание для Доу. Огромная толпа людей, поездка на электричке, ещё одна длинная очередь к полю. Много часов, чтобы хотя бы оказаться внутри, а потом ещё больше под палящим солнцем, под открытым небом. Да, тебя всегда завораживал рев истребителей. Такой, что внутри все вибрировало. Но это было сложно. Ещё одно фото - воспоминание - бутерброды, спрятанные в фольгу и термос с чаем. Это был обязательный набор на каждый поход. Дедушка всегда думал и заботился об окружающих. Тогда я отмахивался от этого, а сейчас отдал бы практически все, чтобы ещё раз взять у него этот сухой паек, хоть раз втянуть носом аромат мяты из термоса, хоть раз съесть его жаренную картошку, вкуснее которой ты в жизни не ел.
Все важные (для Доу, не для других) моменты фиксируются в его голове, как фотография.
Однажды, даже не сомневайся, ты тоже станешь таким снимком, который останется с этой глупой галкой-вороной до конца жизни.